Выпили гости иные крепчайшей водки сверх меры И нагрузились так, что на яства смотреть не хотели, Ну, а другие пьянчуги, ножей не имевшие вовсе, Сало руками хватали и ели с чавканьем жадным, Губы лоснились у них, и стекали по бородам капли. Думали гости: когда на пирушке у Кризаса бурас, Нет, мол, нужды никакой блюсти господский обычай.
Тою порой, как, жуя, насыщались они по-крестьянски, Крикнул хозяин, и вот гурьбою слуги явились И на носилках внесли здоровенный пива бочонок. Тут-то сваты сбежались к нему и стали мгновенно Кружки со взболтанным пивом тянуть одну за другою, Ибо скорей насыщенье приносит жаждущим людям Пиво с гущею, если глотать его не отрываясь.
Вот наконец поезжане наелись кушаний вкусных, Пивом густым и холодным они угостились на славу, По-христиански ж молитву прочесть совсем позабыли. Стали крестьяне (о, стыд!) арендаторским свиньям подобны, Гогот и визг поднялся, раздались непристойные песни… Стяпас бессовестно врал о раскормленных дюжих кобылах, Осоловелый Энские похвалялся волами своими, Прочие в шутках соленых под хохот и гам изощрялись. Лаурас, щеки надув, дудел там в дудку пастушью, Рьяно на скрипке пиликал с ним рядом пьяный Йокубас. Только Дочис молчал,— до того нажрался и напился, Что неожиданно рухнул, как польский школяр, со скамейки, Перепугал гостей, и людям тотчас на воздух Вынесть его пришлось, одурелого, еле живого.
Женщины тоже на свадьбе изрядно повеселились, Только схитрили они,— ибо кто же не знает, что баба За нос порой провести мужика хитрейшего может. Барбе и Пиме — рядком с Лаурене и Пакулене, Сев за свадебный стол, и смотреть не хотели на водку, Даже дивились весьма, как любезная может Кризене Девушек потчевать скромных таким непотребным напитком. Ну, а потом, потом что, братец, там заварилось! В угол укромный тишком забрались греховодницы эти, Водки припрятанной флягу большую мигом достали, В два-три глотка осушили ее до капли последней. Тут-то стали они выкамаривать штуки такие, Что, покраснев от стыда, головами качали соседки. Песню про лен не в лад загорланили Барбе и Пиме, Песенку в честь петуха затянули соседки другие. Те же, кто был постепенней, от них подальше уселись, Чтобы в тиши меж собой о домашних делах покалякать. Даке своих гусенят выхваляла, уточек — Яке, Врали они, не стыдясь, с три короба там наболтали, Ибо известно, какие бывают охотницы бабы Пострекотать меж собой о делах — заботах домашних… А между тем музыканты толпою пестрой ввалились, Тотчас они принялись играть мужицкие танцы. Кубас на скрипке пилил, на цимбалах наяривал Плицкюс, Дул Шнайрюкас в трубу, раскрасневшись и выпятив губы. Девок в тесный кружок собрав, Энские охмелевший Их уговаривал в танце пройтись с молодыми парнями. Клишис в смазных сапогах разомлелую Пиме облапил, Туше мгновенно сгреб в башмаки обутый Кайрюкас, И, сотрясая пол, затопали все по-литовски. Ради потехи одни босиком иль в лаптях танцевали, Сбросив кафтаны, другие выкидывать стали коленца. Нам-то известно, как бурас, напившись пьян, веселится, Что за дурацкие шутки в хмелю откалывать может, Но погодите, извольте послушать, что дальше случилось. Два появились внезапно соседа неприглашенных — Слункюс с Пеледою; оба бездельники и прощелыги. С криком рассерженный Кризас напал на гостей нежеланных. Тут же старуха его с перепугу так расхворалась, Что начала стонать из-за тяжкой боли в утробе. Вправду негоже, когда человек врывается силой В дом, где лишь званых гостей и соседей честных угощают, Стой да гляди, безобразник, не лезь, куда не пристало! Жди терпеливо, когда соизволит тебя на пирушку В дом свой Кризас позвать как достойного друга-соседа. И началось меж гостями тогда смятенье большое. С мест повскакали они, позабыв о куренье любезном И с перепугу роняя из рук кисеты и трубки. Разом игру оборвали, в смятенье пришли музыканты И под скамьями, столами искать спасения стали. Те же, кто в пляске веселой носились с криком и визгом, Остановились вмиг, перестали орать безобразно. Песенки о петухах, о курицах и гусенятах, Толки о волках лесных, о медведях, волах и о прочем Разом утихли кругом, будто не было их и в помине. Гости стояли, смутясь, и в затылках безмолвно чесали, Соображая, как быть им, покуда Энские обозленный, С места сорвавшись внезапно, поленом не вооружился: Он по бокам хорошенько Пеледу и Слункюса съездил, Их за волосья схватил и с проклятьем вышвырнул за дверь. Не удивляйтесь нисколько, услышав подобные речи: И господа порой, как хлебнут по-господски чрез меру, То же, что мы во хмелю, вытворяют, с бесстыдством таким же. Бурасов много, конечно, ведущих себя непотребно, И особливо на шумных пирушках находятся дурни, Что болтовней своей крестины и свадьбы позорят. Но не подумайте вы, что барин любой постоянно Благочестивые речи ведет, поступает пристойно, Эх, и средь них немало таких пьянчуг-сквернословов, Шутку мужичью на людях сболтнуть ничего им не стоит.
Публикуется по материалам: Поэзия народов СССР IV–XVIII веков. Библиотека всемирной литературы. Серия первая. т. 55, –М.: Художественная литература, 1972. Сверил с печатным изданием Корней.
