«Эх,— отозвался Причкус,— уж столько в шульцах служу я, Что именитых господ мне дела и нравы знакомы. Что запримечу, завижу, спешу на ус намотать я. Вот и намедни случилось, как барин с письмом наказал мне Сесть на коня и скорей к советнику главному съездить. Много их там к нему понаехало, пьяниц отпетых. Как подобает слуге, я шапчонку убогую сдернул И, поклонясь по-простецки, письмо хозяину подал. Освободившись, я тотчас ввалился в открытую кухню, Чтобы один разок поглядеть на барские яства, Правда, мозолить глаза господам именитым привык я,— Езжу вот так не впервой, и уже не берет меня робость. Дюжих трех поваров я приметил — один, страховитый, Ястреба там потрошил, черноперую птицу чудную, Цельного зайца другой раздирал ногтями кривыми, Веришь, живых червей выковыривал он из желудка, Третий, какую-то вдруг чудную посудину взявши, Кучу поганых жаб на блюдо вывалил разом,— Нынче, слыхать, господам особливо жабы по вкусу. Очень я долго смотрел: вдруг почуял — душу воротит. Выскочив тотчас на двор, у распахнутой двери сблевал я И, облегчившись, опять к господам в покои вернулся. Только о том, что стряслось, не обмолвился даже и словом; Знаете сами небось, как глумятся баре над нами, Ну и вдобавок меня по зубам бы, может, хватили. Вот почему, вернувшись, тихонько я в угол забрался, Чтобы глядеть, как в гостях угощаются важные баре.
Множество всяческих блюд повара сготовить успели, Дым коромыслом стоял, и усадьба насквозь провоняла. Слуги сбежались гурьбой, проворно засуетились, Вилок, тарелок, ножей натащили, на стол собирая, Уйму потом нанесли и жареных яств и вареных. Грубые руки свои на груди сложил я, как должно, Барских горячих молитв в простоте ожидая душевной. Вижу, садятся за стол, придвигают тарелки поближе, О небесах позабыв, за ножи да ложки берутся, Яства за обе щеки уплетать принимаются дружно.
Сколько на свете живу, не видал безобразья такого. Крикнуть с досады хотелось, поверишь — насилу сдержался, Но, поразмыслив о том, что кричать мне здесь не пристало, Я за дверьми схоронился, проклятьями стал втихомолку Сыпать такими, что даже собаки в голос завыли. «Ах, брюхачи господа! Ах, безбожники! Стыдно вам, что ли, Набожно руки сложить и, как водится, на небо глянуть, Прежде чем к жирным кускам тянуться, пасти разинув? Мы — заскорузлый народ, бедняки в дырявых лаптишках, Сколько мы терпим и как помыкают нами жестоко, Часто кишки набиваем сухими корками только, Душу свою веселим одним кваском жидковатым, Но и за это творцу благодарность шлем каждодневно. Вы же, бездельники, вы, наедаясь обильно и сладко, Толстые брюха свои рейнвейном переполняя, Господа бога и вовсе в речах поминать перестали. Иль не боитесь ничуть за столом икрой подавиться? Или надеетесь вы, что минуют вас громы господни?» Так поразмыслив и в руки письмо получив, из покоев Кубарем вылетел я, себя не помня от страха, Клячу свою подхлестнул и скорей восвояси убрался». «Да, времена подошли нечестивые! — вымолвил Сельмас.— Всюду, куда ни ткнись,— шельмовство одно, да и только. Баре и слуги, глядишь, все в пекло лезут да лезут. Тот задирает нос и, в бока упершись кулаками, Господа лишний раз помянуть считает зазорным. Бога поносит другой, этой дурьей башке в угожденье; Барин, глядишь, как слепец, в преисподнюю прет ошалело, Преданных слуг своих беззаконью учит тому же. Слово святое господне, церквей красота и величье, Звучные наши псалмы и сердечные наши молитвы — Хуже навозного смрада для этих гнусных людишек. С толку барина сбили театры, пирушки да ломбер. Слуги его распустились, руки хозяйской не чуют,— Где же, где же она, былая благопристойность!»
Публикуется по материалам: Поэзия народов СССР IV–XVIII веков. Библиотека всемирной литературы. Серия первая. т. 55, –М.: Художественная литература, 1972. Сверил с печатным изданием Корней.