Мей Лев Александрович
Гривенник (окончание)
Неправдоподобное событие

(1) ╠ предыдущая < 13 > ╣ (13)

— Расскажите, Нимфодора Сергеевна, вы меня очень заинтересовали! —; сказала Анна Николаевна.

— Только пожалуйста, чтобы это между нами осталось…

Нимфодора Сергеевна оправила на себе платье, хозяйка села на самый кончик дивана, гостьи пододвинули свои кресла, и рассказчица начала шепотом:

— Нужно вам сказать, что вчера был у меня Иван Михайлыч, по одному дельцу… — При этом Нимфодора Сергеевна взглянула на хозяйку, гостьи взглянули тоже; Нимфодора Сергеевна продолжала.— Приехал впопыхах… «А я к вам,— говорит,— Нимфодора Сергеевна! Не возьмете ли на себя маленькую комиссию? Я,— говорит,— нанял новую квартиру, то-другое нужно, столового белья нужно, посуды нужно,— говорит,— еще много закупок по женской части… Сделайте одолжение, помогите!» —: «Извольте,— говорю,— с удовольствием». — «Да не знаете ли,— говорит,— верного человека, кому бы можно поручить еще кое-что. Вот бы мне книг хотелось хороших закупить, хотелось бы, знаете ли, свою библиотечку завести». А я и говорю ему: «Да вот, чего же лучше — Спиридон Петрович Богословский… он человек сведущий и честный...» — «Нет,— говорит,— с ним я никакого дела не хочу иметь».—«Что ж, мол, так?» — «Человек,— говорит,— опасный… пожалуй, еще фальшивых денег подсунет…» — «Как,— говорю,— фальшивых денег?» — «Так вы не слыхали,—говорит,— про гривенник?» — «Ничего, мол, батюшка, не слыхала. Расскажите, пожалуйста!» Он и рассказал. Дело-то выходит преказусное. Представьте себе, что Спиридон Петрович вот уж года с два как начал зашибаться. Этого никто и не знал, да и как узнать-то? Известно, в присутствие или куда-нибудь в порядочное место является в своем виде, а как он там дома — господь его знает. Да уж случайно открылось. Взял-с он на дом бумагу какую-то переписывать, да, видно, с вечера выпил лишнее— до двух часов утра и проспи! В третьем часу столоначальник посылает за ним сторожа. Сторож приходит, видит — спит! Делать нечего; вернулся в присутствие, говорит: почивают-с, знать, захворали маленько. Тут и случись Иван Михайлыч: при нем и сторож-то пришел. Столоначальник ему и говорит: «Вот, Иван Михайлыч, знакомый ваш пошаливать начинает». Иван Михайлыч хотел, знаете, выгородить Спиридона Петровича да и говорит столоначальнику: «Помилуйте! на какие ж деньги ему пошаливать?» — «Как,— говорит,— на какие? Да куда ж он жалованье тратит? Ведь такой скупец,— говорит,— что и боже упаси! Вон Соколову в семь лет пятака медного не дал, а вчера тот увидал было у него гривенник, так он его поскорей и в карман! После, дескать, отдам». Иван Михайлыч опять в защиту Спиридона Петровича говорит: «Лжет вам Соколов: зачем бы Спиридону Петровичу прятать гривенник? Ну просто не хотел дать. А то… зачем же ему прятать, посудите сами? Ведь не фальшивый же гривенник?» Столоначальник посмотрел на Ивана Михайлыча, помолчал, помолчал… «Мм… ну,— говорит,— гривенника я не видал: Спиридон Петрович и мне не хотел его показать». Знаете — дал этак тонкий намек. Иван Михайлыч к сторожу, к Соколову… «Как, дескать, было дело?» Тому что! Пришел, говорит, в присутствие ни свет ни заря, пообсмотрелся на все стороны, вынул из кармана гривенник, смотрел-смотрел на него и с орла и с решетки… постучал об стол, а я стою сзади. «Пожалуйте, мол, ваше благородие, гривенник!» А он его в карман. «Нет,— говорит,— этого гривенника не дам». Иван Михайлыч и полюбопытствовал: «Скажи, любезный, гривенник звенел?» — «Невдомек,— говорит,— кажись, звенел…»

— Позвольте, Нимфодора Сергеевна! — сказала Анна Николаевна.— Тут что-нибудь не так. Неужели Спиридон Петрович фальшивые деньги делает?

— Да я и не говорю, что делает, а кто ж его знает — с кем он знаком. И то сказать, на что же ему пить?

— И это опять… В первый раз слышу, чтобы за ним был такой порок. Вы Спиридона Петровича сами давно знаете, сами его рекомендовали.

— Ах, боже мой! Что ж тут удивительного! Был хорош, да и испортился. Я вам его рекомендовала — я же вас и предостерегаю… Впрочем, я за верное и не выдаю… А вот что было: извольте сами рассудить…

— Странно, очень странно… Скажите, пожалуйста,— Спиридон Петрович… кто бы это подумал!.. Нужно будет сказать Павлу Александрычу.

— Смотрите же, дамы, из избы сору не выносить.

— Что вы, Нимфодора Сергеевна,— отвечали гостьи.— Кто же станет разглашать подобные истории!

В это время Спиридон Петрович сидел подле Алевтины Павловны и рассматривал новенький альбом.

— Славный альбом! — сказал он.— Превосходные картинки! Кто вам подарил его?

— Иван Михайлыч… Я вас попрошу написать что-нибудь.

— Если позволите. За особенное удовольствие поставлю.

— Только что-нибудь свое.

— Да ведь я не пишу стихов, Алевтина Павловна.

— Помилуйте! Кто нынче не пишет стихов?

— Право, не пишу. Да и что же я вам напишу?

— Что в голову придет.

— Вы позволяете?

— Прошу.

Спиридон Петрович покраснел от удовольствия.

— Леня! — послышался голос Анны Николаевны.

— Так я пойду-с теперь дать урок вашему братцу, а уж после позвольте взять альбом.

— Очень хорошо.

И Алевтина Павловна упорхнула в диванную.

Кончив урок, Спиридон Петрович сошел вниз, с намерением пройти прямо в диванную, но в гостиной сидела Алевтина Павловна с Иваном Михайловичем, и Спиридон Петрович невольно остановился.

— Я просила Спиридона Петровича написать мне что-нибудь в альбом. Альбом в диванной, Спиридон Петрович! Потрудитесь взять.

По лицу Ивана Михайловича пробежала злобная улыбка. «Ага, брат! сердишься! знать, и на нашей улице праздник»,— подумал Спиридон Петрович и отправился за альбомом.

Альбом лежал на столике, а над столиком было зеркало. Взявши бережно альбом, Спиридон Петрович хотел было раскланяться с хозяйкой и гостьями, но взглянул случайно в зеркало и обомлел… Ему показалось, что Иван Михайлович взял руку Алевтины Павловны и поцеловал ее… Холодный пот выступил на лбу Спиридона Петровича; он выдернул из кармана платок и — новый удар! счастливый гривенник выпал из платка, зазвенел и покатился по паркету.

— Гривенник! — вскрикнули в один голос дамы. Но Спиридон Петрович ничего не слыхал, ничего не видал, ничего не чувствовал, а опрометью бросился за гривенником и поднял его у самого дивана, на котором сидела хозяйка. Тут Спиридон Петрович опомнился, начал извиняться и вышел из диванной, оставив дам в неописанном страхе.

— Когда же вы напишите мне в альбом? — спросила Алевтина Павловна.

Спиридон Петрович приготовился сокрушить ее огненным взглядом, но Алевтина Павловна улыбалась так мило, так невинно… «Нет, это мне точно показалось!» — подумал Спиридон Петрович.

— Завтра же постараюсь возвратить вам альбом,— сказал он, поклонился и ушел.

Придя домой, Спиридон Петрович тотчас же зажег свечку и начал перелистывать альбом. «Где бы лучше написать мне стихи? — думал он.— На цветном листочке или на белом? И опять: в начале альбома, в середине или в конце? А вот погадаем».

И Спиридон Петрович взял альбом, поставил его на стол, зажмурил глаза и отнял руки: альбом раскрылся на какой-то картинке.— «А ну, в другой раз». Альбом раскрылся в самой середине и на белом листочке. «Именно так,— подумал Спиридон Петрович,— белый цвет показывает чистоту души и невинные чувства: хорошо! Что ж мне написать? Стишки-то я пописываю, да вот насчет сюжета… Не написать ли акростих?.. Алевтина… Какое звучное имя! А-лев-тина! Можно даже и шараду написать. Только «тина» нехорошо! Нет, напишем акростих… А… какие же слова начинаются с «а»? Ах… ангел… алый… амур… Опять все как-то неловко… и на конце «а». Не лучше ли просто написать стихи, не акростих, а так, стихи. Тут удобнее и чувства излить, и описать можно живее. Что бы такое мне написать? Она сама сказала: «что в голову придет»; напишу — что в голову придет».

Спиридон Петрович решительно обмакнул в чернильницу перо, принял позу человека, приготовившегося писать, но через несколько минут положил перо на стол и опять задумался.

«Экая досада: ничего в голову не приходит! Не написать же, что мне и точно в голову не приходит… То есть оно и можно… Вы сами, дескать, сказали, что в голову придет; но мне ничего не приходит, когда я думаю о вас. Вот в этаком роде… Пожалуй, еще обидится. Ах ты, господи! Что за несчастие! не могу ничего придумать. Если бы можно было, так бы и высказал, что на душе лежит,— да на бумаге-то не выходит. Что ты будешь делать?»

Часа четыре сидел Спиридон Петрович над альбомом, несколько раз принимался писать стихи начерно, зачеркивал, опять писал, грыз перо, задумывался и наконец написал следующее:

Видел я во сне Эрота:
Он стрелу в меня пустил.
Я ему: «Что за охота
Так шалить? ты уязвил!»
— «Не шалю с тобой, любезный! —
Он в ответ, помчавшись прочь.—
Будешь ты лить токи слезны,
В тяжкой грусти день и ночь!»
Просыпаюсь я с зарею —
И, увы! то был не сон:
Уязвлен я въявь тобою,
Мой жестокий купидон!

Спиридон Петрович прочел эти стихи раза три, остался ими очень доволен и лег спать.

Поутру на другой День Спиридон Петрович был в присутствии. Соколов почти сдернул с него шинель, чиновники не отвечали на его поклоны, столоначальник обошелся с ним очень сухо. «Эк вы все взъелись на меня!» — подумал чиновник и принялся за работу. Столоначальник завалил Спиридона Петровича бумагами и дал еще ему на дом списывать огромную копию. Бедный Спиридон Петрович, несмотря на все желание отнести Алевтине Павловне написанные им стихи, принужден был остаться дома. «Что делать? — думал он.— Снесу завтра».

Пришло и завтра. В присутствии приняли его еще хуже, никто с ним не сказал ни слова, и когда он обратился к одному из чиновников с каким-то вопросом, тот сделал вид, будто не слышит. Спиридон Петрович вышел из присутствия в самом мрачном расположении духа.

Вечером он отправился к Замигаловым, взяв с собой альбом и прочтя еще раз стихи. «Недурно я написал»— Думал он дорогой,— право, недурно».

Просыпаюсь я с зарею —
И, увы! то был не сон:
Уязвлен я въявь тобою,
Мой жестокий купидон!

— Пожалуйте в кабинет к барину,— говорит Спиридону Петровичу лакей.

Тот несколько изумился: подобное приглашение было для него новостью. Он испугался, сам не зная — чего; сердце его сильно билось. В кабинет нужно было проходить через залу; Спиридон Петрович долго не решался отворить дверь, наконец отворил и встретился лицом к лицу с Алевтиной. На ней было черное платье, которое так ловко сидело, так резко выказывало белизну шеи и рук, что Спиридон Петрович не мог удержаться и сказал:

— Вы сегодня очень к лицу одеты, Алевтина Павловна!.. Маменька ваша здорова ли?

Алевтина взглянула на чиновника, но, вероятно, его бледное, вытянутое лицо, длинный нос и серые глаза не объяснили ей ничего, потому что она спросила:

— Как это вы решились сказать комплимент? Спиридон Петрович не нашелся что отвечать.

— Написали вы мне стихи?

— Как же! вот-с…

И он подал раскрытый альбом. Алевтина пробежала глазами стихи и закусила губы.

— Это аллегория моих чувств, Алевтина Павловна,— сказал Спиридон Петрович дрожащим голосом,— моих чувств к тому неземному существу, которое владеет всей моей душою.

— А! вы влюблены? — спросила наивно Алевтина.— Почему же вы написали эти стихи в моем альбоме?

— Угадайте сами,— прошептал Спиридон Петрович, потупив голову.

Алевтина посмотрела на него во все глаза, как будто видела его в первый раз, и захохотала так непринужденно, так чистосердечно, что у Спиридона Петровича замерло сердце. Как оглушенный громом, стоял он посреди залы, пока не подошел к нему лакей и не сказал, дернув его за рукав:

— Пожалуйте, Павел Александрович вас дожидаться изволят.

Спиридон Петрович машинально пошел за лакеем. Павел Александрович принял чиновника стоя.

— Я должен серьезно объясниться с вами, милостивый государь,— сказал он.— Васька! Пошел вон! Я принял вас в дом,— продолжал Павел Александрович,— в надежде, что вы своим поведением вполне оправдаете мою доверенность (Павел Александрович славился уменьем говорить). Полтора года я слышал об вас одни похвальные отзывы и полтора года был вами очень доволен, но с некоторого времени вы, кажется, забыли обязанности нравственного человека и должностного лица. Вы перестали заниматься службою, завели неприличные знакомства, предались унизительным навыкам и даже заподозрены в выпуске сомнительных денег.

Спиридон Петрович, во все время смотревший на Павла Александровича помутившимися глазами, очнулся при последних словах.

— Как сомнительных денег? — спросил он.— Каких сомнительных денег?

— Я не хочу верить всем слухам, хотя некоторые из них и заслуживают вероятия. Но согласитесь сами, могу ли я поручить образование моего сына такому человеку, у которого многие лица, облеченные доверием общества, видели более чем подозрительный гривенник? Еще не далее как третьего дня вы в собственном моем доме случайно обронили одну из мелких монет сомнительного свойства. Я не могу останавливаться на мысли, что вы намеренно…

— Да помилуйте, Павел Александрыч,— прервал чиновник,— кто это обнес меня перед вами? Я выпускаю фальшивые деньги? У меня видели фальшивый гривенник! Да у меня всего за душой этот гривенник, и тот я нашел на улице.

— Готов, от души готов вам верить, что вы нашли этот гривенник, но… позвольте мне предложить вам дружеский совет. Не забывайте, что вы человек служащий, имеющий ясное понятие о вещах, и не предавайтесь склонностям, свойственным одному простому классу народа.

— Что вы хотите этим сказать? Если вы намекаете мне, что я пью, так клянусь вам всем священным, что я отроду капли вина не выпил.

— Как бы то ни было, вы должны понять, что я не могу принимать у себя в доме человека…

— Как? Вы мне отказываете от дому?..

— Не я — общественное мнение… Вот и дочь моя выходит замуж за Ивана Михайлыча. И ему будет неприятно видеть вас… Как вы думаете?

Спиридон Петрович молчал.

— Теперь позвольте мне свести с вами счеты. В этом пакете благодарность за ваши труды; кажется, я не оставил вас в накладе. Будьте уверены, что и впредь, чем могу, буду вам полезен.

Павел Александрович подал запечатанный пакет. Спиридон Петрович взял его молча, потер себе лоб рукою и вдруг подошел к Павлу Александровичу, посмотрел на него пристально и сказал:

— Так Алевтина Павловна решительно выходит замуж?

Павел Александрович кивнул утвердительно головой.

— И вы не хотите меня принимать из-за гривенника? Бог вам судья! — закричал Спиридон Петрович на весь дом, выбежал из кабинета, накинул на себя кое-как шинель и пошел во всю прыть по улице.

Прибежав домой, он кинулся, не раздеваясь, на постель и закрыл лицо руками. У него горела голова, ему теснило грудь.

«Господи! за что же я так страдаю, в чем я грешнее других?» И Спиридон Петрович зарыдал. Вошел Сидорыч со свечой, подошел к чиновнику, покачал головой и начал его утешать.

— Что это с вами, ваше благородие, кто вас обидел? Человек обидел? Эка беда, что человек обидел. Человек всегда обижает… на то он и зелие страдное…

— Сидорыч!

— Чего изволите, ваше благородие?

Спиридон Петрович встал с постели и подошел к столу; рука его судорожно сжимала что-то.

— На,— сказал он Сидорычу,— возьми этот гривенник и принеси мне косушку вина.

Через полчаса Спиридон Петрович хохотал во все горло, чокаясь с Сидорычем, и пел какую-то разгульную песню.

Через две недели Спиридона Петровича уволили от службы.

Через два месяца Спиридона Петровича подняли пьяным на улице и отвели в часть.

По Серпуховской дороге везли покойника на Даниловское кладбище.

Простой деревянный гроб был поставлен на розвальни, запряженные в одну лошадь; за гробом шел старый отставной солдат. Попадавшиеся мужики набожно снимали шапки и крестились.

— Служащего, что ли, хоронишь, кавалер? — спросила солдата какая-то баба.

— Отставного,— отвечал солдат сквозь зубы.

— Неимущий, знать, был сердешный!

— Был бы имущий, да сам виноват покойник, дай бог ему царствия небесного! Не умел вовремя пропить своего счастья.

— Как так… пропить не умел, дядюшка?

— Так; уж это я знаю — как.

(1) ╠ предыдущая < 13 > ╣ (13)

Публикуется по материалам: Проза русских поэтов XIX века (Сост., подготовка текста и примеч. А. Л. Осповата; Худож. П. С. Сацкий. –М.; Сов. Россия, 1982. – 432 с., ил.
Сверил с печатным изданием Корней.

На страницу автора: Мей Лев Александрович;

К списку авторов: «М»;

Авторы по годам рождения: 1821—1850;

Авторы по странам (языку): русские, русские советские

Авторы по алфавиту:
А Б В Г Д Е Ж З И, Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш, Щ Э Ю, Я

Авторы по годам рождения, Авторы по странам (языку), Комментарии