«Так вот всегда! Проникает уже к нам ясное утро В окна, и солнечный свет расширяет узкие щели, Мы же храпим, да и так, что мог бы совсем испариться Неукротимый фалерн; а уж тень-то у пятого знака! Что же ты делаешь? Пес неистовый нивы сухие Жжет уж давно, и весь скот собрался под раскидистым вязом!» — Спутник один говорит. «Неужели? Да так ли? Скорее, Эй, кто-нибудь! Никого.— И зеленая желчь закипает.— Лопну я!» — Так он орет, как ослов в Аркадии стадо,
Вот уже книга в руках, лощеный двухцветный пергамент, Свиток бумаги и с ней узловатый тростник для писанья. Тут мы ворчим, что с пера не стекают густые чернила Или разбавлены так, что они совершенно бесцветны И, не держась на пере, огромные делают кляксы. «Ах ты несчастный, и день ото дня все несчастней! Неужто Так распустились мы? Что ж, словно нежный ты голубочек Или как царский сынок, ты требуешь, чтобы жевали Пищу тебе и, на мамку сердясь, ты бай-бай не желаешь?» — «Этим пером мне писать?» — «Да кому говоришь ты? К чему ты Хнычешь-то зря? Над тобой издеваются. Ты подтекаешь, Жалкий дурак: дребезжит, как постукать его, или звякнет Глухо горшок, коль наскоро он обожжен и не высох. Мягкая глина ведь ты и сырая: лепить поскорее Надо тебя, колесо верти без конца. Но довольно В вотчине хлеба твоей, солонка чиста, без изъяна, И — ты не бойся! — очаг украшается жертвенным блюдом. Что ж, и довольно? И надо тебе надуваться спесиво, Ежели в тускской твоей родословной до тысячи предков, Цензор — родня и его ты в трабее приветствовать можешь?
Блеск — для толпы! А тебя и без кожи и в коже я знаю. Жить не постыдно тебе, подражая распутному Натте? Но ведь в пороке погряз он, и все обросло его сердце Жиром; безгрешен он стал: не знает того, что теряет, И, погрузившись на дно, не всплывает назад на поверхность». Отче великий богов, накажи, умоляю, тиранов Только лишь тем, чтоб они,— когда их жестокие страсти, Ядом палящим горя, души извращают природу,— Доблесть увидеть могли и чахли, что долг позабыли. Был ли ужаснее стон из меди быка сицилийца,
Больше ли меч угрожал, с потолка золотого свисая Над головами людей, облаченных в порфиру, чем возглас: «В бездну мы, в бездну летим!» — как те про себя восклицают, Кто побледнел до нутра и чьих мыслей и жены не знают? Помню, как мальчиком я глаза натирал себе маслом, Коль не хотел повторять предсмертных высокопарных Слов Катона, в восторг приводя учителя-дурня, Чтобы, потея, отец их слушал в школе с друзьями. Правильно; я ведь узнать добивался, сколько «шестерка» Ловкая мне принесет и отнимет зловредная «сучка»,
Как бы без промаха мне попадать в узкогорлый кувшинчик И похитрее других кубарь свой кнутом завертеть мне. Ты же, умея клеймить пороки и зная ученье Портика мудрого, где намалеваны персы в шальварах, Все понимая, над чем остриженный юноша ночью Бьется, питаясь стручком и ячневой грубой лепешкой, Ты, для кого развела самосские веточки буква И указала идти, поднимаясь по правой тропинке, Все ты храпишь, голова ослабела, а челюсть отвисла, И продолжаешь зевать ты после вчерашней попойки.
Цель-то какая твоя? Куда ты свой дух направляешь? Или в ворон черепком и грязью швыряешь, и бродишь Зря, куда ноги несут, и живешь, ни о чем не заботясь? Ты посмотри-ка на тех, что просят себе чемерицы, Только как вспухнут уже: спешите навстречу болезни, И не придется сулить золотые вам горы Кратеру. Жалкое племя, учись и вещей познавай ты причины: Что мы такое, зачем рождаемся, где наше место, Как и откуда начав, мету обогнуть всего легче. Меру познайте деньгам, чего можно желать и какая
Польза от новых монет; насколько должно быть щедрым К родине, к милым родным; кем быть тебе велено богом И занимать суждено средь людей положенье какое. Это познай и тому не завидуй, что тухнет у стряпчих Много припасов съестных по защите жирных умбрийцев, Что и свинина и перец у них от клиента из марсов, Что, даже в первом горшке, нет в кильках у них недостатка. Центурион тут какой-нибудь мне из козлиной породы Скажет, пожалуй: «Своим я умом проживу. Не стараюсь Аркесилаем я быть и каким-нибудь мрачным Солоном, Голову кто опустив и уставившись в землю, угрюмо Что-то ворчит про себя и сквозь зубы рычит, если только, Выпятив губы, начнет он взвешивать каждое слово, Бред застарелых больных обсуждая: «Нельзя зародиться Из ничего ничему и в ничто ничему обратиться». Вот ради этого ты побледнел, а иной без обеда?» Это забавно толпе, здоровенные юноши тоже Громко хохочут и, нос наморщив, трясутся от смеха. «Вот, посмотри, у меня что-то бьется в груди, и мне больно В горле, и стало дышать тяжело, посмотри, будь любезен!»
Так говорящий врачу, когда ему отдых предписан, Лишь убедится, что пульс через трое суток спокоен, Тотчас идет к богачу и бутылочку с мягким суррентским Просит себе подарить, перед тем как отправиться в баню. «Ах, как ты бледен, дружок!» — «Ничего!» — «Но ты будь осторожен: Кожа-то что-то желта у тебя и легонечко пухнет».— «Сам-то ты хуже меня побледнел! Перестань мне быть дядькой: Мой уж давно схоронен. Теперь ты!» — «Ну, как хочешь, молчу я!» Вот, от пирушек раздут, и с белым он моется брюхом, Серные, тяжко дыша, выделяя из горла миазмы.
Но начинает его знобить за вином, и горячий Падает кубок из рук, и стучат обнаженные зубы, А из раскрытого рта выпадают жирные яства. Свечи потом и труба, и вот уж покойник высоко На катафалке лежит и, намазанный густо амомом, Окоченелые ноги к дверям протянул; и на плечи Труп его, шапки надев, вчерашние взяли квириты. Жалкий! Пощупай свой пульс, приложи-ка к груди свою руку! «Жара здесь нет».— Оконечности ног и рук ты пощупай! «Вовсе не мерзнут они». Но стоит лишь деньги увидеть,
Иль улыбнется тебе красотка, подружка соседа, Сердце не бьется твое? На остывшем вот поданы блюде Овощи жесткие, хлеб, сквозь простое просеянный сито: Как твоя глотка? Во рту гниет у тебя незаметный Прыщик, который нельзя царапать плебейскою свеклой? Ты леденеешь, когда бледный страх волоса твои поднял, Иль закипает в тебе вся кровь от огня и сверкают Гневом глаза, и тогда говоришь ты и так поступаешь, Что и безумный Орест поклянется, что ты обезумел.
Публикуется по материалам: Римская сатира: Пер. с латин. / Сост. и науч. подгот. текста М. Гаспарова; Предисл. В. Дурова; Коммент. А. Гаврилова, М. Гаспарова, И. Ковалевой и др.; Худож. Н. Егоров. –М.: Худож. Лит., 1989. – 543 с. (Библиотека античной литературы). Сверил с печатным изданием Корней.
