Пиме, Дочиса жена, смертельно перепугалась — Над муженьком полумертвым с рыданьем она хлопотала И с головы его отмывала кровь, причитая; Крики и плач услыхав, отовсюду соседки сбежались И впопыхах притащили с собою снадобий разных, Грита и девясила и прочих травок достала, Приволокли Сельмике и Берге мазей целебных. Дружно пошли хлопотать над больным сердобольные бабы. Яке настойку из трав в черепке развела хорошенько, Польского дегтю в нее да багульника чуть подмешала, Так завоняло в избе, что и мертвый, кажись, не стерпел бы. Вот на лежанке Дочис понемногу стал шевелиться.
Пиме, Дочиса жена, и соседки повеселели, Мазью стали они усердно смазывать раны, Голову мужу скорей начала перевязывать Пиме, А Пакулене взялась заговор прочитать подходящий. В то же мгновенье Дочис, вонючее зелье унюхав, Неописуемый страх почуял пред знахарством бабьим,— Тотчас придя в себя, с постели молниеносно Он соскочил и дубиной большущей вооружился, Всех сердобольных баб с их бальзамами бабьими вместе Вышиб он в ярости вон из избы, насквозь просмердевшей, Ну, а потом, перебив немало утвари .всякой, Все черепки с лекарством схватил и за дверь пошвырял он. Бедных сынов, что его, как падаль, домой притащили, Злобно ворча и бранясь, едва не прикончил, поганец».
«Хватит! — вымолвил Сельмас.— Довольно этих побасок, Уши вянут от них, а нет ни конца им, ни краю. Эх, и куда ушли времена, когда еще пруссы Ни одного словца по-немецки сказать не умели, А башмаков иль сапог не знавали, и хоть каждодневно Лапти носили простые, да все не могли нахвалиться. Где времена, когда ни друзей, ни соседей почтенных Не было нужды бранить и стыдиться за них постоянно. Нынче ж, скажу, не таясь, глаза бы мои не глядели. Осенью брат наш, литвин, в башмаках, а то и в сапожках, Будто бы немец заправский, приходит, глядишь, на пирушку.
Нам-то, литовцам, пожалуй, носить негоже и клумпы,— Так по-немецки у нас деревянная обувь зовется,— Деды и прадеды наши не слишком ее уважали. Знаем, стеснялись они поминать башмаки в разговорах И на французский манер щегольские полусапожки. Это французы, когда понаехали к нам отовсюду, Вскоре привычкам своим и обычаям нас научили. В древние те времена наши прадеды школ не имели, Знать не знали они букварей и книжек церковных. Вероученью тогда изустно их всех наставляли. А ведь усердней, поди, почитали прадеды бога И, подымаясь до солнца, по праздникам в церковь спешили. Нынче ж, помилуй господь, до какого мы дожили срама: Все разряжены в лоск на манер французский, литовцы Лишь на минутку-другую покажутся в храме господнем И поскорее в корчму гулять да бражничать мчатся. Многие образ людской там теряют, перепиваясь, И начинают болтать по-свински и по-мужицки, В церкви слышанных слов никто и вспомнить не хочет,— Шутки мужичьи одни, да брань, да хохот немолчный… По пустякам во хмелю затевая ссоры частенько, Тут же они меж собою вступают в жестокие драки, Хуже разбойников, право, катаются с воплями, с бранью По полу, в грязных плевках, в блевотине, в лужицах водки. Ну же и мерзость пошла! Как подумаешь — волосы дыбом.
Но не довольно того! Отцы-то пьянствуют сами И ребятишек в кабак приводят, как в гости к соседу,— Вот и потомство свое приучают к вину с малолетства. В драку вступают отцы на глазах у своих ребятишек, Клочья волос летят, и кровь потоками хлещет. Нет угомону на вас, беспутники и нечестивцы, Иль не страшитесь, что бездна разверзнется вдруг перед вами, Пламя пожрет вас всех, оскверняющих праздники божьи, Или не совестно вам среди христиан появляться?
Если священники в школу детей посылать заставляют Или пора подошла заплатить учителю деньги — Что за нытье стоит и какой галдеж несусветный! А напоследок, когда рассерженный амтман прикажет Вахмистрам без разговоров описывать всех виноватых, Вмиг набежит толпа недоумков долгобородых, И завопит, завопит, будто миру конец наступает, И, в пререканья вступив с несчастными учителями, Примется их шельмовать за одно лишь то, что дерзнули, В горькой нужде изныв, потребовать кровные деньги.
Публикуется по материалам: Поэзия народов СССР IV–XVIII веков. Библиотека всемирной литературы. Серия первая. т. 55, –М.: Художественная литература, 1972. Сверил с печатным изданием Корней.
