Мей Лев Александрович
Гривенник (продолжение)
Неправдоподобное событие

(1) ╠ предыдущая < 12 > следующая ╣ (13)

— Эх, Спиридон Петрович! Помянете меня, старика, да поздно. Эй, прикажите сходить за косушкой.

Но Спиридон Петрович ничего не приказал Сидорычу, а пообедал и принялся переписывать бумагу. Никогда еще не писал он так ясно и красиво; буквы низались, как жемчуг, в ровные нитки строк. «Вот уж и начало счастья! — думал Спиридон Петрович.— Каково пишется? И в министерстве на редкость кто так напишет. Право!» Переписав бумагу, Спиридон Петрович предался приятным размышлениям, промечтал до поздней ночи и лег спать — очень довольный людьми и собою.

Странный сон снится Спиридону Петровичу. Видит он свое родимое село, видит так живо, как будто наяву. Вот они — низенькие, покривившиеся избы, крытые соломой, вот убогая сельская церковь с приземистой колокольней, вот и его дом, приют мирного уютства. Все в нем по-прежнему: те же щели, те же картинки на стенах, те же цветы на окнах, и садик все тот же… Старик отец читает под яблонью какую-то книгу, подле него мать варит малину в сахаре, подле нее… Кто же это подле нее? Господи! это он сам, сам маленький Спиря, с загорелым лицом, с запачканными руками, с растрепанными волосами. Вот он выбежал из садика, вот перебежал знакомый овраг, вот нырнул в золотистые волны ржи. А солнце так и печет!

Поскорей бы добежать до рощи: там и тень, и прохлада, и ягоды.

— Полно тебе гонцы гонять! — раздается суровый голос ректора семинарии, и Спиря, уже не Спиря, а Богословский 4-й, сидит на школьной лавке и напрягает все умственные способности, чтобы затвердить греческие аористы и понять состав хрии. Плохо идет ему на ум учение: все мерещится прежняя, вольная жизнь… Да не вернуться ему под родительский кров. Получает он письмо, что его отец и мать умерли, что он круглый, беспомощный сирота. «Не пойду я в духовное звание,— говорит он после первых порывов горести,— вступлю в гражданскую службу».

И снится Спиридону Петровичу, что ему еще двадцать три года, что он еще начинает службу в одном из уездных судов, и одна за другою проходят перед ним картины чиновнического быта. Однообразные картины… Переписка бумаг, беспрестанные лишения, беспрестанный недостаток в необходимых потребностях жизни, бедный круг знакомства… ни дружбы — ни любви. Нет, плохо житье в уезде: в столицу, в Москву! Но и в Москве не лучше: узнает новые нужды, и жизнь начинает обольщать новыми приманками, а средств все нет как нет! По службе не везет; круг знакомства, конечно, разнообразнее, но как поддержать себя в этом кругу? Ни денег, ни достаточного образования! А между тем, он уже узнал, как живут другие, а между тем, может быть, уже остановил свой взор на ком-нибудь.

И снится Спиридону Петровичу знакомый дом на знакомой улице. Долго-долго ходил он мимо этого дома, во всякое время дня и ночи, пока не нашел случай войти в него на правах учителя.

И снится Спиридону Петровичу, что этот дом освещен, что в этом доме бал, и бал не на шутку.

У подъезда стоят экипажи, комнаты полны гостей; музыканты настраивают свои инструменты.

Да-с! Уж когда Павел Александрович Замигалов дает вечерок, так не ударит в грязь лицом, а сегодня он справляет день рождения своей старшей дочери, Алевтины Павловны: будет ужин, будет и шампанское! И видит Спиридон Петрович самого себя. Как беден, как ничтожен он в этой разряженной толпе!

Вот он стоит смиренно в уголку; подле него сидит Нимфодора Сергеевна, та самая старушка, которая познакомила его с Замигаловыми; никто к нему не подойдет, никто не поговорит, разве подбежит его ученик, брат Алевтины. Но что за дело Спиридону до гостей! Перед ним мелькает один обворожительный образ, одна темно-русая головка. И как умеет одеваться к лицу эта Алевтина Павловна! Ведь ничего особенного: беленькое платьице с короткими рукавами, белый поясок, на руке опаловый браслет, в волосах ветка сирени — и все, а хоть сейчас в рамку вставляй! Начинается вальс. Спиридон Петрович не танцует, но сердце его бьется в такт с звуками лансье. Отчего же Спиридон Петрович вдруг нахмурился? Алевтина пошла вальсировать с Иваном Михайлычем, с ненавистным Иваном Михайлычем, которого он таскал в селе за волосы и который теперь разбогател неправдой. Дается же людям счастье! Ведь что такое Иван Михайлыч? Так себе — ни рыба ни мясо, золотой мешок и ничего более! «Отчего же меня преследует судьба? — думает Спиридон Петрович.— Отчего же я не могу выйти в люди? Хоть бы найти мне где-нибудь денег, хоть бы на улице поднять мне свое счастье!»

С этой мыслью Спиридон Петрович проснулся.

«Как иногда живо приснится что-нибудь! — подумал Спиридон Петрович, открывая глаза и вспоминая свой сон.— Эге! да на дворе белый день! Пора мне в присутствие: вставать скорей!»

Однако Спиридон Петрович не встал. Какая-то невидимая сила удержала его на постели, так что он не мог пошевелить рукой. Он испугался и хотел было закричать, но в ту же минуту послышались подле него тихие, гармонические звуки. «Кто же это положил мне в столик табакерку с музыкой?» — подумал Спиридон Петрович и стал вслушиваться. Звуки становились чище, чище… и вот, как серебряный колокольчик, зазвенел чей-то голосок:

— Спиридон Петрович!

— Я! — отозвался изумленный и встревоженный чиновник.

— Зачем ты меня поднял?

— Кого поднял?

— Меня.

— Да кто ты?

— Гривенник.

— Как гривенник?

— Не изволь рассуждать, а отвечай на мой вопрос: зачем ты меня поднял?

— Ну, уж если ты умеешь говорить,— отвечал Спиридон Петрович в недоумении,— так должен сам знать — зачем я тебя поднял. На счастье поднял! Понимаешь ли ты: вот я сколько лет колочусь, как рыба об лед, отказываю себе во всем, совестно сказать — в тридцать пять лет не знаю, как в театр двери отворяются, а все не могу ни до чего добиться, потому что я такой несчастный человек!

— Ты не несчастный, а слабый человек. Слушай! Тридцать пять лет шел ты путем благородного труда, тридцать пять лет встречался ты лицом к лицу с нуждою, душа твоя очищалась в испытаниях, и вот при первом случае ты хочешь сделаться тунеядцем и жить на счет других твоих братий. Поднял меня на счастье! Да что такое счастье по твоим понятиям? Возможность пользоваться всем, ничего не делая… Я не говорю… почему бы тебе не поднять меня? Конечно… очень может быть, что потерявший меня лишил целое семейство средства добыть себе дневное пропитание, но ты мог и не думать о других в то время, как нашел меня; ты думал о самом себе… Все это еще ничего… А вот зачем ты не отдал меня, тогда как тебе представлялся еще случай сделать доброе дело? Зачем ты не отдал меня Соколову, который столько лет тебе услуживает, зачем ты не отдал меня голодной нищей?

— Да я…

— Не оправдывайся: кругом виноват! Что делать? Пролитое полным не бывает. Но тебе еще есть возможность поправить свой проступок. Сегодня же отдай меня первому нищему, а не то — пеняй на себя!

— Да послушай же…

— Спиридон Петрович! — закричал во все горло Сидорыч.— Добужусь ли я вас? Толкал-толкал, инда устал, толкамши. Ведь уж первый час… И сторож за вами приходил.

— Как? что? какой сторож? — спрашивал Спиридон Петрович, протирая глаза.

— Да ваш сторож. Говорит: что ж это твой-то? взял вчера бумагу, да и доселева не несет. Растолкай, говорит, его! Али, говорит, подгулял вчера?

— Так я точно спал? — спросил Спиридон Петрович.

— Нет-с, так, почивать изволили!

Спиридон Петрович успокоился; оделся наскоро, вынул из столика гривенник, положил его в тот же карман и отправился в присутствие. Дорогой он рассуждал о том — какие сны бывают и как неблагоразумно верить снам, а в заключение еще более убедился, что гривенник должен принести ему счастье.

В присутствии столоначальник сделал Спиридону Петровичу строгий выговор за леность и за нетщательную переписку бумаги.

— Это показывает, государь мой,— сказал он,— ваше нерадение к службе. Как вы осмелились, имея отличный почерк, переписывать бумаги кое-как? Берегитесь, Богословский, до меня начинают доходить невыгодные для вас слухи.

Этот выговор не слишком подействовал на Спиридона Петровича. Уверенность в скорой перемене положения окрыляла его мечты, и в несколько минут он переживал целые года блаженства.

Прошли два дня; на третий день Спиридон Петрович должен был давать урок у Замигаловых и отправился к ним, завязав предварительно счастливый гривенник в платок.

Спиридон Петрович ходит очень скоро, но мы опередим его получасом.

В маленькой диванной, загроможденной мягкой мебелью, около круглого стола сидело несколько дам: хозяйка, Нимфодора Сергеевна и три или четыре гостьи. Анне Николаевне Замигаловой лет под сорок; она еще очень свежа, и по всему видно, что в двадцать лет была недурна.

Нимфодору Сергеевну трудно обрисовать несколькими чертами; поэтому можно и не обрисовывать. Остальные гостьи были — как следует быть гостьям. Матовая лампа освещала их лица, вытянутые какой-то форменной улыбкой; из соседней комнаты долетали звуки рояля.

Говорила Анна Николаевна.

— Павел Александрович занимается в кабинете. Он никуда не выезжает… разве с нами съездит в театр или собрание.

— Вы скоро едете в деревню, Анна Николаевна?

— К концу апреля.

— Ведь у вас подмосковная?

— В двадцати верстах.

— Это очень удобно.

— Да… Наши знакомые не забывают нас и в деревне: в именины Павла Александровича у нас уж всегда бывает человек пять из Москвы.

— Поместителен у вас дом?

— В деревне? Очень поместителен: передняя… две передних, зала — больше, чем здесь… гостиная, другая гостиная, мой будуар, кабинет Павла Александровича, столовая, девичья… это внизу, да наверху пять комнат.

— И садик есть?

— Большой сад; одних яблонь пятьсот или шестьсот… сиреневые аллеи. Знаете, для детей очень хорошо, если есть порядочный сад…

— А где ваш Миша? — говорит Ннмфодора Сергеевна.

— В своей комнате… приготовляет уроки. Сегодня у нас должен быть Спиридон Петрович.

— Ах, боже мой! не забыть бы мне про Спиридона Петровича; завязать на память узелок…

— А что такое?

— Так… свои дела! — сказала Нимфодора Сергеевна, покачала головой, вздохнула и завязала узелок.

Не скажи Нимфодора Сергеевна: «так… свои дела!»,— и не завяжи она узелка, разговор шел бы по-прежнему; но теперь всей компанией овладело мучительное любопытство. Хозяйка была изумлена: ей никогда и в голову не приходило, что Спиридон Петрович может возбудить какой-нибудь интерес; гостьи, вовсе не знавшие Спиридона Петровича, притаили дыхание и обратились с вопросительной миной к Нимфодоре Сергеевне, но Нимфодора Сергеевна сидела, потупив взоры, и покачивала головой. Разговор прекратился; сделалась такая тишина, что можно было слышать, как Алевтина Павловна перелистывает в другой комнате ноты. Вдруг раздались чьи-то шаги, послышалось шарканье, и в дверях диванной показался Спиридон Петрович.

Увидев незнакомых дам, он несколько смутился, но его смущение было ничто перед смущением прочих действующих лиц. Хозяйка поклонилась ему так неловко, гостьи переглянулись так значительно, Нимфодора Сергеевна так глубоко вздохнула, что Спиридон Петрович остановился посреди комнаты как вкопанный.

Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы в комнату не вошла Алевтина Павловна и не сказала Спиридону Петровичу:

— Угодно вам посмотреть — какой я получила сегодня подарок?

— Сделайте одолжение-с.

— Пойдемте в гостиную.

Встревоженный Спиридон Петрович поспешил воспользоваться приглашением.

Когда Спиридон Петрович ушел, Анна Николаевна, сгоравшая любопытством, обратилась к Нимфодоре Сергеевне и сказала умоляющим голосом:

— Нимфодора Сергеевна! Мы здесь свои…

— Не могу, не могу! Самой сказали по секрету.

— Да помилуйте, Нимфодора Сергеевна, кто ж пойдет рассказывать?

Гостьи казались обиженными.

(1) ╠ предыдущая < 12 > следующая ╣ (13)

Публикуется по материалам: Проза русских поэтов XIX века (Сост., подготовка текста и примеч. А. Л. Осповата; Худож. П. С. Сацкий. –М.; Сов. Россия, 1982. – 432 с., ил.
Сверил с печатным изданием Корней.

На страницу автора: Мей Лев Александрович;

К списку авторов: «М»;

Авторы по годам рождения: 1821—1850;

Авторы по странам (языку): русские, русские советские

Авторы по алфавиту:
А Б В Г Д Е Ж З И, Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш, Щ Э Ю, Я

Авторы по годам рождения, Авторы по странам (языку), Комментарии