Сэй-Сёнагон — Записки у изголовья
(предисловие — продолжение)

начало продолжение окончание

Духовная культура господствующего класса — хэйанской аристократии — развивалась в условиях, благоприятных для литературы и искусства. Высоко ценилось классическое образование в китайском духе. Оно открывало доступ к чинам — так, во всяком случае, гласила буква закона.

Китайский язык стал играть в Японии ту же роль, что и латинский в средневековой Европе. Он служил целям просвещения и делопроизводства. Через него приобщались к сокровищам китайской художественной литературы, истории и философии. Были учреждены университет и школы, где изучались китайские классические книги, танское законодательство и начала математики, защищались диссертации и присваивались ученые звания.

Великие китайские поэты, и в первую очередь Во Цзюйи (772—846 гг.), были известны всем образованным людям, как в Европе Гораций или Вергилий. Любимейшие китайские стихи в японском переложении были, что называется, «на слуху» даже у простых людей. Их исполняли на улицах как городские романсы.

Но японская художественная литература раннего средневековья сохранила свою неповторимую самобытность, несмотря на мощное влияние Китая, Кореи, Индии. Она выросла на народной почве, что не трудно обнаружить, прослеживая генезис куртуазной поэзии и куртуазного романа.

В эпоху Нара (VIII в.) с помощью китайских иероглифов удалось записать древние японские мифы и предания, народные песни и стихи поэтов. Так возникли величайшие литературные памятники древней Японии: «Кодзики» («Летопись древних деяний») и антология «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»). В антологии «Манъёсю» живет могучая песенная стихия, прекрасный мелос тех времен, когда поэзию творил еще весь народ.

Прославленное японское пятистишие — танка — восходит к народной песне. Оно пронесло сквозь века свою изначальную форму, основные принципы японского стихосложения и японской поэтики, совершенствуя их и шлифуя, соединяя музыку стиха с утонченной образностью.

В 905 году появилась антология японской лирики «Кокинсю» («Собрание старых и новых песен»). Для последующих поколений стихи «Кокинсю» стали каноном и образцом высокой поэзии.

Когда на основе курсивного иероглифического письма была создана в девятом веке слоговая азбука (кана), японская художественная литература стала доступной для женщин. Лишь очень немногие из них получали в семье китайское классическое образование, но зато им вменялось в обязанность выучить наизусть все двадцать томов «Кокинсю» и изящно писать японские знаки.

В десятом веке появилось много японских популярных романов с увлекательной фабулой. Женщины, скучавшие в своем затворничестве, зачитывались ими до самозабвения. Сэй-Сёнагон приводит длинный перечень романов, от большинства из них остались только названия.

В «Записках у изголовья» изображен горячий спор, разгоревшийся среди придворных дам по поводу модной тогда новинки — романа «Дуплистое дерево» («Уцубо-моногатари»).

Ранние хэйанские романы были насыщены сказочными фольклорными мотивами, но в них находили себе место и точные жизненные наблюдения. Так постепенно подготавливалась почва для большого реалистического романа.

Японские женщины раннего средневековья — не только потребительницы и судьи отечественной литературы, но и лучшие ее творцы. Именно они создали блистательную хэйанскую прозу. Среди них насчитывалось немало превосходных поэтесс. Все жанры хэйанской прозы обязательно включали в себя стихи.

Интенсивно рождались разные прозаические жанры. Дневники (никки) имели тенденцию превратиться в лирическую повесть — о своей жизни и любви. Таков написанный в десятом веке «Дневник летучей паутинки» («Кагэро-никки»). Женщина, автор этого дневника, именует себя «Матерью Митицуна»,— собственного имени ее не сохранилось. На исходе века пишутся «Записки у изголовья», а в начале одиннадцатого века современница Сэй-Сёнагон, придворная дама Мурасаки-Сикибу, создает один из величайших романов мира — «Гэндзи-моногатари» («Повесть о принце Гэндзи»). Список прекрасных литературных творений, созданных женщинами Хэйана, можно бы продолжить.

Мужчины не считали зазорным для себя слагать танки, это было освящено традицией, приносило славу и почет; все огромное поле японской художественной прозы было оставлено женщинам: мужчине полагалось писать на китайском языке.

Для того чтобы появилась целая плеяда замечательных писательниц, нужны были особые исторические условия. Женщина в хэйанскую эпоху еще не вполне утратила независимое и почетное положение, которым она пользовалась при родовом строе. Императрицы охотно собирали в своих литературных салонах талантливых женщин из низших, небогатых слоев аристократии. Хорошо начитанные, с тонко развитым эстетическим вкусом, придворные дамы имели больше возможности наблюдать жизнь, чем запертые, по обычаю, в четырех стенах матери семей. Сэй-Сёнагон предпочла придворную карьеру замужеству, но при дворе она не совсем «своя», знатные дамы не доверяли ей, считали выскочкой и при случае старались унизить и оскорбить. Именно некоторое отчуждение, зоркий взгляд со стороны и помогали ей лучше увидеть комедию двора.

Как полагают японские исследователи, Сэй-Сёнагон родилась в 966 году. Следует сразу же оговориться, что реконструкция ее биографии во многом строится на догадках, гипотезах и не вполне достоверных данных.

Мы не знаем в точности, когда родилась Сэй-Сёнагон и как ее звали. В семейные родословные вписывали только имена сыновей. Происходила она из довольно знатной, но захудалой семьи Киёвара. Сэй-Сёнагон — ее дворцовое прозвище. Фамилия Киёвара писалась двумя иероглифами. Сэй — односложное китайское чтение первого из них — играет роль отличительного инициала перед званием сёнагон (младший государственный советник). В применении к женщине — это пустой, лишенный смысла титул, один из тех, что давали фрейлинам невысокого ранга.

Члены семьи Киёвара не выдвинулись на служебном поприще, зато отличались талантами. Фукаябу, прадед Сэй-Сёнагон, и отец ее Мотосукэ (908—990 гг.) были в свое время известнейшими поэтами, но занимали они мелкие, недоходные должности.

Мотосукэ бывал рад, если ему при помощи протекции удавалось получить пост правителя провинции. Обычно провинциальные чиновники (дзурё) оставались на таком посту года четыре, много шесть, а потом приходилось долгие годы вновь ждать назначения.

Мотосукэ было уже под шестьдесят, когда родилась младшая дочь — будущая Сэй-Сёнагон. Возможно, что раннее детство она провела вместе с отцом в провинции.

В семье жили литературными интересами, любили музыку. Девочка получила неплохое образование, даже познакомилась с китайскими классиками.

Японское поэтическое искусство она, несомненно, изучила очень глубоко, во всех его тонкостях под руководством своего отца.

Каждая образованная девушка умела в те времена сочинить к случаю танку. Но от дочери Мотосукэ ждали большего: подлинной высокой поэзии, и это впоследствии доставило ей немало страданий.

Слушая в буддийских храмах «проповеди для мирян», Сэй-Сёнагон с юности приобщалась к большому миру индийской религиозной философии и образности. Она читала и учила наизусть священные книги, в первую очередь Сутру Лотоса. Но вместе с тем буддийские верования, как можно заметить, не занимали значительного места в ее интеллектуальной и духовной жизни. Сэй-Сёнагон восприняла, конечно, в готовых формулах общепринятые буддийские догмы о перевоплощении души, о карме — неизбежном возмездии за дурные дела и награде за добрые поступки в этой жизни или будущих рождениях. Через буддизм сильнее ощущалась непрочность всего земного, это парадоксально обостряло наслаждение жизнью и служило одним из источников поэтических вдохновений.

В храмах она любовалась красивыми обрядами и проницательно подмечала смешное: проповедника, который вдруг воодушевляется, увидев знатную особу, а среди прихожан — отставного чиновника, пришедшего в храм развеять скуку, молодых людей, ищущих любовных похождений.

Для хэйанских аристократов характерно двоеверие: они соединяли в один колоссальный пантеон «мириады богов» исконной японской религии синто с буддийскими божествами и всеми древними индийскими богами. Было в обычае выполнять обряды и буддийские и синтоистские, которые превращались при этом в систему защитной магии.

Процветали всевозможные мистические толки и суеверия, гадания и шаманство. Болезнь считалась наваждением злого духа, и к страждущему призывался не врач, а заклинатель. Сэй-Сёнагон неоднократно возвращается в своих записках к описанию сцен, разыгрывавшихся у постели больного.

Как человек своей эпохи, она верила во все, во что принято было верить, но центральное место в ее духовной жизни занимал творчески воспринятый культ красоты. В Дни поминовения имен Будды Сэй-Сёнагон слушала светский концерт: «О, я знаю, грех мой ужасен… Но как противиться очарованию прекрасного?»

В 981 году (?) Сэй-Сёнагон, как думают некоторые ее биографы, вышла замуж за некоего Татибана Норимицу, чиновника невысокого ранга, и вскоре родила сына. Брак оказался неудачным, супруги расстались. В 993 году (?) Сэй-Сёнагон — ей уже было под тридцать — поступила на придворную службу, в свиту императрицы Садако. Той было всего семнадцать лет. Садако — центральный персонаж «Записок у изголовья» — наделена красотой и тонким умом. У нее в высокой степени присутствует столь ценимый в Хэйане дар мгновенно откликаться на любой поэтический намек. Она — добрая госпожа. Повесть о ней проходит сквозь всю книгу, но внутренняя связь событий нарушена и прослеживается нелегко. О многом Сэй-Сёнагон просто не смеет говорить, но современникам был ясен трагический подтекст рассказа о недолгих днях величия и славы императрицы и ее близких.

Садако, старшая дочь всесильного канцлера Мититака, была четырнадцати лет от роду выдана замуж за мальчика — императора Итидзё. Фудзивара всегда поставляли жен в императорский гинекей. Итидзё тогда едва исполнилось десять лет. Подлинные властители — Фудзивара предпочитали видеть на престоле совсем юных, послушных им во всем императоров. Строптивого монарха всегда можно было заставить отречься от престола и принять иноческий чин.

На страницах записок часто фигурируют Корэтика и Такаиэ, старшие сыновья канцлера, осыпанные его милостями. В начале 995 года Мититака выдал замуж свою вторую дочь за наследника престола. Состоялись великолепные торжества. Но неожиданно канцлер тяжело заболел. Поручив ведение всех дел старшему сыну Корэтика, как своему наследнику, он, по обычаю, подал в отставку. Вскоре он скончался.

Между сыновьями покойного канцлера и братом его Митинага вспыхнула борьба за власть. Телохранители и слуги враждующих партий устраивали кровавые драки на дорогах. Заклинатели предали Митинага страшным проклятиям, но это не помешало ему одержать победу над своими противниками. Корэтика и брата его Такаиэ сослали в дальние провинции. Однако вскоре Корэтика тайно вернулся в Хэйан, чтобы проститься с умирающей матерью. Его застигли в покоях императрицы Садако и вновь отправили в изгнание.

Звезда Садако закатилась. Императрицу постригли в монахини, и, хотя ее супруг все же не захотел с ней окончательно расстаться, с тех пор она попала в немилость. В довершение всех несчастий сгорел ее дворец, и Садако пришлось искать приюта то в чужом доме, то в разных служебных постройках. Об этом много говорится на страницах записок. Опальная императрица становится как бы поэтическим образом печальной, отверженной красоты.

Для самой Сэй-Сёнагон наступили тяжелые дни. Дамы из свиты Садако обвинили Сэй-Сёнагон, будто бы она в тайном сговоре с врагами из лагеря нового канцлера, и ей пришлось на время удалиться в свой дом. Сэй-Сёнагон глубоко и остро переживала всеобщую недоверчивость к ней, наветы и обиды. Ведь за душой у нее ничего не было, кроме таланта. Как она замечает, соловьи не водятся в дворцовых рощах. Много веков спустя это же скажет Г.-Х. Андерсен в своей сказке «Соловей».

В конце 1000 года императрица умерла родами, оставив троих малолетних детей. Их разобрали родственники, и Сэй-Сёнагон, как думают, покинула службу при дворе.

Согласно некоторым не вполне достоверным сведениям, Сэй-Сёнагон пришлось выйти замуж за провинциального чиновника и уехать с ним куда-то в глушь. У нее родилась дочь Кома, будущая поэтесса. Но потом Сэй-Сёнагон рассталась с мужем. Где она ютилась в старости? Два ее брата трагически погибли. По слухам, она постриглась в монахини.

Рассказывают, что один путник увидел жалкую хижину, откуда высунулась изможденная старуха и крикнула: «Почем идет связка старых костей?» Догорающая жизнь стала страшной гротескной легендой. Могилу Сэй-Сёнагон показывают в нескольких провинциях, подлинное место захоронения неизвестно.

По-настоящему мы знаем о Сэй-Сёнагон только то, что она вольно или невольно рассказала в своих записках о самой себе. Сэй-Сёнагон, по собственному признанию, была не слишком красива, недаром художник, изобразивший ее на рисунке в одной из средневековых антологий, не показал нам ее лица. Она сидит, повернувшись спиной, и держит в руках веер.

Зато она первенствует в состязаниях на быстроту ума и в поэтических играх и не прочь этим при случае похвалиться. Сэй-Сёнагон говорит о своих небольших светских победах в преувеличенно восторженном тоне, и становится понятным, как, в сущности, непрочно было ее положение при дворе. К низшим она относится с пренебрежением и, отгораживаясь от всего простонародного, даже утверждает, что в глаза не видела, как растет рис на поле. Она хочет казаться тем, чем никогда не была,— придворной дамой высокого ранга,— но на каждом шагу терпит унижения.

Колючая, ироничная, честолюбивая, Сэй-Сёнагон нажила себе много врагов и страдала от этого, она впечатлительна и ранима: «Странная вещь — сердце, как легко его взволновать!»

Но самое главное в ней — острая наблюдательность, жадность до жизненных впечатлений. Она сама удивляется своему ненасытному любопытству.

Сэй-Сёнагон любит все, что носит на себе печать своеобразия в природе и в повседневном быту. Для нее характерны постоянные поиски индивидуального. Стремление выделиться из однообразной толпы ограниченных, самодовольных женщин, выделиться, закрепиться, создать свою судьбу — это ведь форма борьбы за существование. Но в Сэй-Сёнагон живет и чисто женское материнское начало: любовь к детям, ко всему малому, слабому.

начало продолжение окончание

Публикуется по материалам: Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья. / Пер. со старояпонского, предисловие и комментарии В. Марковой.– М.: Художественная литература, 1983.– 333 с.
Сверил с печатным изданием Корней.

На страницу «Средневековая литература — комментарии»

В раздел «Комментарии»

Авторы по алфавиту:
А Б В Г Д Е Ж З И, Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш, Щ Э Ю, Я

Авторы по годам рождения, Авторы по странам (языку)