Монтень — тончайший психолог и вдумчивый аналитик человеческой души. Художественные черты его дарования, отмеченные Вольтером, пожалуй, наиболее ярко проявляются там, где он исследует себя, размышляет над чертами своего характера, над жизнью и судьбой, доставшейся ему в удел.
Монтень сторонится суеты, всеобщей погони за славой, легкой наживой, искуса власти; с настойчивостью, граничащей с брезгливостью, уклоняется от почестей и лавров, добываемых в сутолоке придворной службы.
«Взгляните на людей, которым свойственно вечно гореть и вмешиваться во все на свете; они делают это всегда и везде, как в малом, так и в большом, как в том, что их касается, так и в том, что их ни с какой стороны не касается; и они суются во все, что им сулит хлопоты и обязанности, и не чувствуют, что живут, если не исполнены тревоги и возбуждения… Занятость для известного сорта людей — доказательство их собственных дарований и их достоинств. Их дух успокаивает встряхивание, подобно тому как младенцев — люлька. Они могли бы себе сказать, что столь же услужливы для других, как несносны самим себе».
Монтеню претит жить во всеобщей толкучке, приноравливаясь к вкусам и модам двора, приспосабливаясь к поветриям времени. Подытоживая собственный опыт, он соглашается с Платоном в том, что в смутное время только чудо может спасти человека на поприще общественных дел от того, чтобы «не замарать себя самым отвратительным образом». Он настойчиво убеждает себя и других бежать от духа толпы, придворной черни, искоренять его в себе. Самая великая вещь на свете — самому владеть собой.
Воспоминания, оставленные современниками, рисуют Монтеня человеком общительным, гостеприимным, живого и веселого нрава. Отмечают, что при некоторой склонности к мечтательности и меланхолии он умел не поддаваться унынию и горечи, всегда стремился истолковать все удручавшее его скорее в хорошую сторону, чем в дурную. И текст «Опытов» говорит об отсутствии в характере автора какой бы то ни было мизантропии. Монтень расположен к людям, дорожит общением и человеческими связями, дружескими и родственными. Искусство вести беседу для него — почти ритуал, обставленный на античный манер правилами и принципами, которым он посвящает специальную главу и отводит много страниц в наставлениях юношеству. И в его стремлении к уединению нет никакой гордыни. Он заботится о цельности, гармонии своей души, о свободном и беспрепятственном проявлении свойств своей натуры. «Мое истинное призвание — общаться с людьми и созидать. Весь я обращен к внешнему миру, весь на виду и рожден для общества и для дружбы… Что же касается физического уединения, то есть пребывания в одиночестве, то оно, должен признаться, скорее раздвигает и расширяет круг моих интересов, выводя меня за пределы моего «я», и никогда я с большей охотой не погружаюсь в рассмотрение дел нашего государства и всего мира, как тогда, когда я наедине сам с собой».
В ходе столетий Новой истории сформировались и определились две противостоящие друг другу линии в трактовке этических проблем. Одна из них связывала расцвет человеческих способностей с деятельностью на общественном поприще, настаивала на том, что лишь в беззаветном служении общему благу через растворение в коллективных усилиях по переустройству мира складывается яркая и всесторонне развитая индивидуальность. Другая, напротив, подчеркивала важность естественного процесса саморазвертывания творческих сил личности вне зависимости от поверхностных и изменчивых требований общей пользы, считая, что коллективный интерес должен удовлетворяться результатами индивидуальных усилий, а не довлеть над ними, не искажать своим воздействием их направление и ход.
Эпоха Возрождения не знала такого противостояния. Должны были пройти века, прежде чем индивидуальная самодеятельность и инициатива, порвавшая патриархальные, феодальные узы и вырвавшаяся на простор, обернулась зловещими последствиями.
В XVIII веке просветители еще могли, искренне и не греша против совести, воспевать мир свободного предпринимательства и деловой активности и всеми силами прокладывать ему дорогу. Противоречия и уродства, которые они видели в повседневной практике, еще не колебали их веры в конечное торжество разумных и добрых начал в мире. Чтобы эти иллюзии развеялись, по континенту должна была прокатиться волна буржуазных революций, должно было сложиться и окончательно оформиться общество свободной конкуренции и равных возможностей с его бесчеловечным цинизмом.
В век Монтеня масштабы этих превратностей еще не угадывались. Для него всестороннее развитие свойств человеческой природы — живой запрос времени. Его задача — раскрепостить их, освободить от оков христианского аскетизма, вывести на широкий простор.
Монтень отстаивает попранное средневековой церковью право человека на самостоятельную и независимую духовную жизнь. Он считает, что даже если душа — от бога, это не освобождает человека от необходимости самому поработать над ней, сформировать ее строй, наполнить содержанием, критически осмыслить свой жизненный опыт и опыт других людей. Как бы ни складывались обстоятельства, каждый ответствен за все, что с ним происходит в жизни, за свою судьбу. Ему надлежит строить ее сознательно, здраво, самостоятельно судить о событиях и явлениях действительности, человеческих идеях и поступках, понимать, где добро и где зло, где ложь, а где правда.
Жизнь сложна и многообразна. Нелепо думать, что в священных книгах и заветах уготованы ответы на все вопросы и ситуации. Монтень призывает не обольщаться на сей счет: каждому ведь приходится находить их своим умом. Он убежден, что умение жить по собственному разумению и воле не дается с рождением. Оно обретается серьезными духовными усилиями, вдумчивой, сосредоточенной работой самовоспитания, размышлением, общением с людьми, расширением знаний, кругозора. И эту работу никто не в состоянии переложить на чужие плечи. Человек должен выполнять ее сам, она является источником всех богатств его духовной жизни: «Мы обладаем душой, способной общаться с собой; она в состоянии составить себе компанию; у нее есть на что нападать и от чего защищаться, что получать и чем дарить. Нам нечего опасаться, что в этом уединении мы будем коснеть в томительной праздности…» С его точки зрения, умение построить жизнь свободно и достойно, в гармонии с природой — трудное и увлекательное искусство. Оно стоит того, чтобы приложить к нему силы, и вознаграждает сторицей.
Индивидуальная жизнь в гармоническом сочетании запросов духа и плоти для Монтеня не бегство от общественной деятельности, а защита человеческой природы от социальных превратностей, что треплют ее по ветру. Он печется о ней, как рачительный садовник. Он хочет, чтобы древо ее росло, набирало силы и приносило плоды, вместо того чтобы его обтесывали на колья и дубины. Эта жизнь концентрирует на себе все его заботы и помыслы. Сомнение, терпимость, здравый смысл и разумное чувство меры воздвигаются им, как крепостной вал, призванный охранять его свободу, гармонию личности, души примерно так же, как стены родового замка защищали его жизнь от междоусобиц.
Защита прав этой жизни каждый раз выливается у него взволнованной проповедью. Верный своей манере, он ссылается на древних, вспоминает прорицание дельфийского оракула: «Всмотритесь в себя, познайте себя, ограничьтесь самими собой; ваш разум и вашу волю, растрачиваемые вами вовне, направьте, наконец, на себя; вы растекаетесь, вы разбрасываетесь; сожмитесь, сосредоточьтесь в себе; вас предают, вас отвлекают, вас похищают у вас самих. Разве ты не видишь, что этот мир устремляет свои взоры внутрь себя и его глаза созерцают лишь себя самого? Суетность — вот твой удел и в тебе самом, и вне тебя, но, заключенная в тесных границах, она менее суетна. О человек, кроме тебя одного, говорит этот бог, все сущее прежде всего познает самого себя и в соответствии со своими потребностями устанавливает пределы своим трудам и своим желаниям. И нет ни одного существа, которое было бы столь же нищим и одолеваемым нуждами, как ты, человек, жаждущий объять всю Вселенную. Ты — исследователь без знаний, повелитель без прав и, в конце концов, всего-навсего шут из фарса».
Когда несколько столетий спустя собственнические интересы извратили свойства человеческой природы, свели запросы натуры к голому чистогану, поглощенность личной жизнью стала равнозначна мещанской пошлости.
Монтеню же противостояли, с одной стороны, христианские догмы, освящавшие духовную придавленность личности, а с другой — разгул гражданских войн, затоплявших страну потоками крови. В его условиях призыв к человеку обратить взор на себя, прислушаться к голосу природы, навести порядок в своей жизни, вернуть утраченную гармонию помыслов и дел звучал как голос разума, напоминавший человеку о его призвании на земле, о его ответственности за мир, который он строит.
Личная жизнь, интересы которой отстаивал Монтень, вовсе не сводилась к мелочным интересам будничного существования, хворям, заботам о семейном благополучии, о доходах и воспитании детей. Монтень чужд всякого высокомерия по отношению к этим заботам, равно как не склонен пренебрегать и нуждами бренного тела. Но конечные горизонты его запросов безгранично широки — вся его книга, по существу, есть летопись его духовной жизни.
Он стремится включить в кругозор личности весь мир общечеловеческих интересов и страстей. В стиле своего времени Монтень зовет не к бегству от жизни, а к духовному противоборству ее превратностям, требует от человека ее строю противопоставить свой, создать его, вобрать все веяния бытия, пронизать их светом Разума и претворить в собственное достояние.
Эпоха Возрождения формировала личность, свободную в мыслях и поступках, бесстрашно вступавшую во всесторонние связи и контакты с миром. Универсализм этой личности, присущая ей гармония ушли в прошлое.
Однако прививка духовного здоровья, вкуса к личной свободе не пропала даром. Она и сегодня помогает народам, прошедшим великую школу культуры Ренессанса, в самых трагических ситуациях мировой истории сохранять себя, восставать из пепла, возрождаться к жизни.
Публикуется по материалам: Монтень Мишель. Об искусстве жить достойно. Философские очерки. Изд. 2-е. Сост. и авторы предисл. А. Гулыга и Л. Пажитнов. Хдож. Л. Зусман. М., Дет. лит., 1975. –206 с. с ил. Сверил с печатным изданием Корней.
