Защищая в свое время Монтеня от нападок со стороны церковных идеологов, Вольтер справедливо отмечал самобытный характер его мысли: «Какая вопиющая несправедливость утверждать, будто Монтень только и занимался тем, что комментировал древних авторов… Он подкрепляет свои мысли рассуждениями великих мужей древности, он судит их, спорит с ними, разговаривает с ними, со своим читателем, с самим собой. Он всегда оригинален в показе вещей, всегда блистает воображением, он всегда художник, наконец, в нем есть то, что я люблю,— он всегда умеет сомневаться. Хотел бы я знать, мог ли он заимствовать у древних авторов то, что он говорит о наших нравах, обычаях, об открытом в его время Новом Свете, о гражданских войнах, свидетелем которых он был, о фанатизме обеих боровшихся сторон, разорявших в то время Францию».
Монтень — восторженный поклонник античной культуры. Если иметь в виду, что по смыслу понятия «Возрождение» духовная атмосфера этой эпохи определялась вторым рождением в свет античного мировоззрения, то в Монтене оно обрело яркого толкователя и пропагандиста. Он зачитывается римской поэзией, восторгаясь Вергилием, Катуллом, Горацием; его покоряет изящество и остроумие римских мастеров комедийного жанра Теренция и Плавта; исторические сочинения Плутарха и Письма Сенеки — его настольные книги. Уже не приходится говорить о его доскональном знакомстве с греческой философией: диалог «Аксиох», например, приписывавшийся в его времена Платону, вызывает у него отвращение как произведение слабое — и это задолго до того, как было обнаружено, что Платон не является его автором. Из современных писателей он ценит Боккаччо, Рабле, Ронсара, намного меньше — Ариосто и Тассо. Однако начитанность и эрудиция, преклонение перед великими творцами поэзии и философии никак не стесняют свободу его мысли, не парализуют творческой силы ума.
В главе «О воспитании детей» Монтень специально подчеркивает необходимость с первых шагов формировать в человеке потребность и способность к самостоятельному мышлению.
Монтень требует от наставника, чтобы тот ничего не вдалбливал в голову юноше, опираясь на свой авторитет и влияние, не превращал принципы Аристотеля, равно как и принципы стоиков или эпикурейцев, в некие неизменные основы, в ущерб свободному выбору воспитанника. Если он не способен к такому выбору, пусть лучше останется при сомнении: «только глупцы могут быть непоколебимы в своей уверенности».
«…Кто рабски следует за другим, тот ничему не следует… Нужно, чтобы он проникся духом былых мыслителей, а не заучивал их наставления… Пчелы перелетают с цветка на цветок для того, чтобы собрать мед, который, однако, есть целиком их изделие; ведь это уже больше не тимьян или майоран. Подобным же образом и то, что человек заимствует у других, будет преобразовано и переплавлено им самим, чтобы стать его собственным творением, то есть собственным его суждением. Его воспитание, его труд, его учение служит лишь одному: образовать его личность».
Л. Н. Толстой, восторгаясь педагогическими идеями Монтеня, видел его заслугу в том, что он «первый ясно выразил мысль о свободе воспитания».
Выпрямление всех зигзагов в человеческих мыслях и делах по естественным меркам здравого смысла и народной мудрости придает размышлениям Монтеня удивительную цельность и стройность. Античная культура усваивается им не книжно — как был усвоен Аристотель средневековыми схоластами,— а жизненно, как инструмент постижения нового бытия, разнообразия проявлений человеческой природы. Не будь этого важнейшего для судьбы его книги обстоятельства, все его выкладки остались бы праздной игрой ума, натренированного в книжном комментировании, и бесследно истаяли в веках.
Духовную атмосферу эпохи Ренессанса формировали два потока, которые счастливо слились в единое русло. Первый и главный был связан с вовлечением в активную жизнь широких слоев населения европейских стран, преимущественно из городских сословий. Жизнь сорвала с насиженных мест тысячи людей, раздвинула горизонты их знаний и опыта, привела в движение неисчислимые резервы способностей и задатков, дремавших в недрах человеческой натуры. Миражи средневековья уносило ветром энергичных перемен, занималось утро нового дня, несшего бодрость и обновление.
Второй поток, связанный с возрождением духа античной культуры, пришелся удивительно впору переломному времени. Мягкий, ровный свет античной мудрости рассеивал сумрачный колорит христианского аскетизма.
Философия и поэзия древних помогали рождению нового мира, несли в необузданную, подчас варварскую игру его сил начала ритма, гармонии, меры.
Строй размышлений Монтеня отмечен печатью поздней поры Возрождения. У него уже нет чарующей наивности предшественников — зачинателей гуманистического движения, их беспредельной веры в грядущую гармонию мира. На страницах «Опытов» культура Ренессанса не взрывается таким буйством красок, как у Рабле, щедростью и озорством в освоении новых житейских ситуаций, свойственных новеллам Боккаччо. Скепсис автора в чем-то предвещает гамлетовский склад ума, а горькие раздумья о гражданских войнах — сумрачный фон шекспировских хроник. На его житейскую мудрость ложатся тени усталости. Но силы его еще не растрачены, и доля сомнения и скепсиса не в состоянии подорвать его дух, погрузить в мрачную ипохондрию.
Публикуется по материалам: Монтень Мишель. Об искусстве жить достойно. Философские очерки. Изд. 2-е. Сост. и авторы предисл. А. Гулыга и Л. Пажитнов. Хдож. Л. Зусман. М., Дет. лит., 1975. –206 с. с ил. Сверил с печатным изданием Корней.
