Как-то в кругу томитян говорил я о доблести вашей (Я и по-гетски могу и по-сарматски болтать). Некий старик среди нас на мое восхваленье такую Речь величаво повел звонкому слову в ответ: «Гость дружелюбный, и нам слово «дружба» — не чуждое слово В этом далеком от вас, Истром омытом краю. В Скифии есть уголок, именуемый древле Тавридой — Бычьей землей. Не года скачут от гетов туда. Там я близ Понта рожден. Не к лицу мне стыдиться отчизны. Фебу, богиню, чтят жертвами жители гор. Там и поныне стоят на плечах колонн-великанов Храмы, и к ним переход — в сорок ступеней пролет. Статуя с неба сошла, по преданию, в эту обитель. Верно, молва не пуста: цоколь от статуи цел. Жертвенник в камне скалы сверкал белизною природной: Ныне он тускл и багров, кровью пропитанный жертв. Жрица безбрачная там роковые вершила обряды: И превышала она знатностью скифских невест. Грозен обычай веков, заповеданный предками скифам: «Да упадет под мечом девственным жертвой пришлец». Мощно царил там Фоант, знаменитый по всей Меотиде. Берег Евксинский не знал мужа славнее, чем он. И притекла, говорят, Ифигения, некая дева, В годы державства его к нам по воздушным волнам: Будто ее ветерки, под облаком в небе лелея, Волею Фебы, как сон, в эти места увлекли… Многие годы она алтарем управляла и храмом, С грустью невольной рукой скорбный обычай блюдя. Вдруг занесли паруса двух юношей к храму Тавриды. На берег вольной ногой оба ступили, смеясь. Возрастом были равны и любовью. Молва сохранила Их имена — и звучат ныне: Орест и Пилад. Юношей жадно влекут к алтарю беспощадной богини Тривии. За спину им руки загнули враги. Вот их кропит водой очистительной жрпца-гречанка, Рыжие кудри друзей длинною лентой крепит, Их обряжает она, виски обвивает повязкой. Для промедленья сама ищет в смущенье предлог. «Я не жестока, о нет! Простите мне, юноши,— молвит,— Варварский этот обряд горше мне варварских мест. Скифский обычай таков. Но какого вы племени люди? Столь злополучно куда держите путь по морям?» — Смолкла. И слышит она священное родины имя, Милых сограждан своих в пленниках вдруг узнает. Глухо бормочет: «Один из двоих обречет себя в жертву, Вестником в отчий дом пусть воротится другой». Жертвой наметив себя, в путь Пилад торопит Ореста. Друг отвергает. За смерть жаркая тяжба идет. В праве на смерть не сошлись. Других разногласий не знали. Спорят: кому из двоих душу за друга отдать? Длится меж юношей бой — состязанье в любви беззаветной. К брату дева меж тем трудно выводит письмо. Брату наказы дает. Но тот, кому дева вручала, Был,— о, превратность судеб!— братом и был ей родным. Образ богини втроем похищают немедля из храма, К морю тайком… и корма пенит безбрежный простор. Канули годы, века, но образ дружбы высокой Юношей чтят и досель в Скифии, в темной стране». С детства знакомую быль так закончил старик незнакомый, Все похвалили рассказ — честности добрый пример.
Публикуется по материалам: Античная лирика. Библиотека всемирной литературы. Серия первая. т. 4, –М.: Художественная литература, 1968. Сверил с печатным изданием Корней.
