Если над Мемноном мать и мать над Ахиллом рыдала, Если удары судьбы трогают вышних богинь,— Волосы ты распусти, Элегия скорбная, ныне: Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое. Призванный к песням тобой, Тибулл, твоя гордость и слава,— Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре. Видишь, Венеры дитя колчан опрокинутым держит; Сломан и лук у него, факел сиявший погас; Крылья поникли, смотри! Сколь жалости мальчик достоин! Ожесточенной рукой бьет себя в голую грудь; Кудри спадают к плечам, от слез струящихся влажны; Плач сотрясает его, слышатся всхлипы в устах… Так же, преданье гласит, на выносе брата Энея, Он из дворца твоего вышел, прекрасный Иул… Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера, Нежели в час, когда вепрь юноше пах прободал… Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами; В нас, по сужденью иных, даже божественный дух… Но оскверняется все, что свято, непрошеной смертью, Руки незримо из тьмы тянет она ко всему. Много ли мать и отец помогли исмарийцу Орфею? Много ли проку, что он пеньем зверей усмирял? Лин — от того же отца, и все ж, по преданью, о Лине Лира, печали полна, пела в лесной глубине. И меонийца добавь — из него, как из вечной криницы, Ток пиэрийской струи пьют песнопевцев уста. В черный, однако, Аверн и его погрузила кончина… Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров. Вечно живут творенья певцов: и Трои осада, И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро… Так, Немесиды вовек и Делии имя пребудет,— Первую пел он любовь, пел и последнюю он. Что приношения жертв и систры Египта? Что пользы Нам в чистоте сохранять свой целомудренный одр?.. Если уносит судьба наилучших — простите мне дерзость,— Я усомниться готов в существованье богов. Праведным будь — умрешь, хоть и праведен; храмы святые Чти — а свирепая смерть стащит в могилу тебя… Вверьтесь прекрасным стихам… но славный Тибулл бездыханен? Все-то останки его тесная урна вместит… Пламя костра не тебя ль унесло, песнопевец священный? Не устрашился огонь плотью питаться твоей. Значит, способно оно и храмы богов золотые Сжечь, коль свершило, увы, столь святотатственный грех. Взор отвратила сама госпожа эрицинских святилищ И — добавляют еще — слез не могла удержать… Все же отраднее так, чем славы и почестей чуждым В землю немилую лечь, где-то в безвестном краю. Тут хоть закрыла ему, уходящему, тусклые очи Мать и дары принесла, с прахом прощаясь его. Рядом была и сестра, материнскую скорбь разделяла, Пряди небрежных волос в горе руками рвала. Здесь Немесида была… и первая… та… Целовали Губы твои, ни на миг не отошли от костра. И перед тем как уйти, промолвила Делия: «Счастья Больше со мною ты знал, в этом была твоя жизнь!» Но Нсмесида в ответ: «Что молвишь? Тебе б мое горе! Он, умирая, меня слабой рукою держал». Если не имя одно и не тень остается от смертных, То в Елисейских полях будет Тибулла приют. Там навстречу ему, чело увенчав молодое Лаврами, с Кальвом твоим выйди, ученый Катулл! Выйди — коль ложно тебя обвиняют в предательстве друга,— Галл, не умевший щадить крови своей и души! Тени их будут с тобой, коль тени у тел существуют. Благочестивый их сонм ты увеличил, Тибулл. Мирные кости — молю — да покоятся в урне надежной, Праху, Тибулл, твоему легкой да будет земля.
Публикуется по материалам: Античная лирика. Библиотека всемирной литературы. Серия первая. т. 4, –М.: Художественная литература, 1968. Сверил с печатным изданием Корней.
